Хэдоу Линдэл — Австралийские рассказы

Этот сборник рассказов австралийских писателей, в котором представлена наша литература за все время ее существования, начиная с Маркуса Кларка и Вильяма Эстли (Прайс Уэрунг) и кончая современными писателями, поможет советскому читателю познакомиться с нашим народом и основными течениями в нашей литературе.

Австралийской литературе не исполнилось и ста лет. Во второй половине прошлого века в Австралии появились писатели, которые в своем творчестве изображали новую страну в южном полушарии и народ, ее населяющий, во всем их своеобразии. В то время народ Австралии стал слагаться в самостоятельную нацию и у него появилась своя литература. В предшествующий период у наших писателей была тенденция смотреть на Австралию глазами англичан и изображать ее так, как это нравилось английскому читателю.

В бурные 1890-е годы в Австралии, характеризующиеся борьбой за независимость, крупными стачками и сильным ростом демократических, радикальных и иногда социалистических идей, пышно расцвела национальная австралийская литература.

Начала создаваться литературная школа. Писатели этой школы выступали главным образом на страницах радикального журнала «Бюллетень», выходившего в Сиднее. Основной литературной формой были баллады в стихах и короткие рассказы. Взгляды этих писателей были демократическими, подчас радикальными, а иногда и революционными. Они писали о простых людях, для простых людей, с позиций простых людей.

Ведущим писателем этой школы был гениальный Генри Лоусон, творчество которого представлено в этом сборнике одиннадцатью рассказами. Расцвет творчества Лоусона падает на 1890-е годы, но до самой своей трагической смерти, в 1922 году, он продолжал оставаться писателем-демократом.

Демократическое литературное течение, сложившееся в 1890-е годы, продолжает оставаться ведущим и в современной австралийской литературе. Большинство наших писателей вышло из народа, поэтому к жизни и литературе они подходят с позиций народа.

Этот сборник дает вполне правильное представление о творчестве всех основных австралийских новеллистов, включая современных пролетарских писателей и таких писателей, как Дуглас Стюарт и Томас Хэнгерфорд — людей иного мировоззрения.

В сборник вошли произведения всех наших самых значительных писателей. Можно было бы включить еще одного или двух писателей или заменить тот или иной рассказ какого-нибудь писателя другим; можно было бы пожелать, чтобы пролетарская струя сильнее звучала в сборнике; но и в гаком виде книга несомненно имеет свое собственное лицо. Она является одним из лучших сборников австралийских рассказов, когда-либо и где-либо издававшихся.

Тот факт, что в 1958 году в Москве появились сразу два сборника австралийских рассказов (сборник современных австралийских рассказов вышел в издательстве Иностранной литературы), является еще одним свидетельством того горячего интереса, который проявляет советский народ к литературам других стран.

Появление этих двух сборников — еще один крупный вклад в дело укрепления культурных связей и взаимной дружбы между австралийским и советским народами. Наши писатели, независимо от их политических убеждений, говорили мне о своей радости и удовлетворении по поводу того, что в столь далекой от Австралии стране, с другим социальным строем, проявляют такой огромный интерес к австралийской литературе.

Писатели наши заметили также, что ни в одной другой стране, к сожалению даже в самой Австралии, до сей поры не выходило одновременно два сборника рассказов, столь полно представляющих австралийскую литературу.

Советский читатель сам оценит эти рассказы. Я думаю, что эта книга сумеет познакомить его с жизнеутверждающей демократической литературой Австралии и с ее дружественным, в большинстве своем прогрессивно настроенным народом.

Фрэнк Харди

Перевод И. Левиной

Нас было трое — Дуголд Макалистер, Джек Туэйтс и я. Ферма на высокопарном языке местных жителей именовалась «Станция Динклдудлдум» (мне нравятся эти старые туземные названия!), потому что она была расположена в высохшем русле речки Динклдудлдум. Это слово означает, как уже по одному его звучанию может догадаться всякий филолог, — Долина журчащих ручейков. Но увы! За все время нашего пребывания в этой негостеприимной долине ни один журчащий ручеек не порадовал наших глаз.

Овцеводческая станция, на которой ее прежний владелец развел непомерно большие стада, была совсем недавно приобретена братьями Туэйтса, — а разве сейчас его имя от Большой Глиммеры и до самой пустыни Аделаиды не звучит как синоним золота?

Вдоль берегов Глиммеры, где проходила граница владений обремененного семьей, но веселого Бошмена, земля была голая, хоть шаром покати, и бродячие овцы, которые считали Большую Глиммеру своей «кормовой дорожкой», были только рады-радешеньки проскочить по другую сторону границы Динклдудлдума и очутиться на роскошных пастбищах Уиселбинки. Не следует, однако, думать, что наша станция всегда была в таком состоянии. Наоборот, она считалась золотым дном. Рассказывали, что Клибборн нажил здесь состояние; что, похозяйничав здесь всего лишь двенадцать месяцев, Уоллем смог удалиться на покой и жить в свое удовольствие, попивая горячий грог; и что Туэйтс на верном пути к успеху, если только он «возьмется за нее как следует».

К несчастью, прежний хозяин развел столько овец, что на каждые три акра пастбища их приходилось по две (одна овца на каждые пять акров считалась примерной нормой для Динклдудлдума), и кроме того, последние годы стояла засуха, так что «взяться за нее» было довольно трудно. Требовалась крайняя экономия, и мы все трое неукоснительно проводили ее в нашем быту. Баранина с пресными лепешками по будням и пресные лепешки с бараниной по воскресеньям — таково было наше неизменное и свято соблюдаемое меню. Ни одно изысканное яство, приготовленное из говядины или свинины, ни разу не нарушило скромности нашего стола. Мы не питались жалкой курятиной или изнеживающими огородными овощами. У нас не было молока, потому что наши коровы остались без корма; не было яиц, потому что наши куры отказывались нестись; не было тыквенного пирога, потому что земля была слишком бедна, чтобы выращивать на ней даже этот неприхотливый плод. Мы ели, как спартанцы, жили, как спартанцы, и были счастливы.

О, эта хижина из эвкалиптовой коры! Никогда не изгладится из моей памяти тот первый день, когда я, хилый и несколько женственный юноша, легкие которого еще не успели очиститься от лондонского дыма, увидел ее ветхие стены.

— Спать ты будешь здесь, — сказал мне Джек, указывая на сарайчик, который раньше, очевидно, использовался в качестве овечьего загона: так явствен был «аромат» этих животных.

— С удовольствием, — ответил я и почувствовал, как мое сердце падает все ниже, ниже и ниже, пока наконец оно не затрепетало в самых кончиках моих сапог.

Но я не пожалел о своем покорном согласии. Сколько ночей провел я под этим бедным кровом, прислушиваясь к завываниям диких кошек и любуясь одной и той же яркой звездой, которая упрямо заглядывала в щели между полосками коры! Сколько ночей я закуривал в одиночестве трубку и боролся с моим собственным ангелом, совсем как Иаков в Пенуэле! Счастливый Иаков! Мне бы твою ловкость и силу!

Сколько ночей, то и дело подрезая обгоравшую тростинку в жестяной кружке с жиром, я читал и перечитывал десяток моих книг, пока уже не в силах был больше читать. Сколько ночей после трудов праведных спал я там невыразимо сладким сном, пока не врывался мой Джек, звеня шпорами, и не будил меня своим «Все наверх!» Милый сарайчик, бывали у меня под твоей сенью счастливые часы! Итак, мир праху твоему! По правде говоря, ты только и годен сейчас, что на растопку.