Попов Василий Алексеевич — Исповедь зверя

Зверь

Ангелы и демоны, борющиеся в нас,

наполняют нашу жизнь смыслом,

определяющим дальнейший путь

каждого из нас

и выбирающим для нас пожизненного спутника –

одного из них (ангела или демона).

Впечатленный узором, сотворенным морозом на стекле, Олег вписал имя дочери и жены внутрь нацарапанного им угловатого сердца. Он сдул снежные опилки, оставленные резцом (ногтем указательного пальца), тупо глядя на мелькающие деревья и огни улиц сквозь тонкие линии царапин.

Вой сирены. Краткий диалог медсестры с диспетчером – все это на заднем плане; перед глазами заплаканное лицо дочери, размытый силуэт Ольги, суетливо собирающей вещи.

Повсеместный холод. Холод на улице. Непреодолимый устоявшийся холод в отношениях. Судорожный холод в теле.

– Олег! – голос медсестры доносится издалека. – Три минуты – мы на месте! Там все сложно…

Перед глазами – смазанный проем двери, две близкие фигуры в коридорном полумраке. Собственный крик, застывший внутри, молящий не уходить.

В реальность возвращает пощёчина медсестры – в быту кроткой девушки Лидии.

– Сука, ты слышишь меня? – Пухлые малиновые губы медсестры растянулись в крике. – У нас роженица. Последний этаж. Работаем! Здесь настоящий хаос…

Скользкие ступени автобуса. Выжигающий ноздри морозный воздух. Блики от сотни красно-синих мигалок. Толпа ротозеев. Оградительные ленты. Ругань. Крики. Дым. Тошнотворный запах гари.

Хаос. В хаос превратилась одноподъездная, в прошлом элитная пятиэтажка. Навстречу – носилки со стонущими телами и безвольно свисающими конечностями. Халаты коллег. Униформа полицейских. Шланги пожарных. Инструменты спасателей. Суета. Женский визг.

Все перекрывается грохотом закрываемой Ольгой дверью, криком «Папа!» и невысказанными словами, застрявшими в лабиринте собственного речевого аппарата.

Мелькающие полы халата медсестры, кожаные голенища ее сапог перед глазами – ориентиры для ведомого на тесном «эскалаторе» из живых и полуживых стонущих тел. Все те же крики. Приказы. Ненормативная лексика.

Последний этаж. Тусклый свет гостиной. Олег странным образом первым оказался возле стонущей на диване женщины.

– Но я никогда не практиковал… – Он, в нерешительности делая шаг назад, уперся в выставленное колено медсестры.

– Здесь никто и никогда. – Лидия, оттолкнув его, шагнула к женщине. – Специалисты в двадцати минутах. Готовим её…

Роды были затяжные и тяжелые. Под крики и переговоры спецподразделения, работающего ниже этажом, последующего штурма. Выстрелы. Грохот шумовых гранат. Соответственно, никакого прибытия акушеров на место.

Судороги и крики роженицы. Едва слышный плач новорожденного. Отсекаемая пуповина.

– Не дай ему жить! – Расширенные глаза женщины смотрят в глаза Олега, ее рука буквально рвет халат.

– У вас сын, – устало улыбаясь, говорит Олег.– Сын.

– Это сын зверя! – хрипит женщина. – Я видела всё, пока его носила…

За спиной Олега шум падающего тела: стойкая Лидия, не выдержав нагрузки, «перегорела».

Выстрелы и взрывы повторной атаки внизу. Нашатырь для медсестры.

Олег смотрит в маслянистые глаза сосущего собственный палец младенца. В них мерцание электрического света от замыканий, вокруг осыпание штукатурки, дрожание стен от непрекращающихся штурмов.

Где-то рядом слышны бесполезные попытки Лидии реанимировать дергающееся тело только что разродившейся матери. Олег, присев, закрывает руками голову и тихо смеется, постепенно наращивая уровень звука и степень сумасшествия в смехе.

*

Кабинет главврача. Унылый интерьер. Не менее унылые лица коллег. Пафос в тирадах о корпоративной этике заглушает жужжание мухи, странным образом пережившей «блокаду» апокалиптической стужи этой зимы.

Медперсонал также жужжал, обсуждая события прошедшей ночи. Эмоции от пережитых впечатлений выстраивались в очередь по порядку прибытия экипажей скорой помощи в хаотичную злосчастную пятиэтажку.

– …Ужас! – раздалось рядом с Олегом. – Мои ноги дрожали от увиденного…

– Столько крови и столько насилия, – пропела обладательница ногтей, раскрашенных в стиле Боба Марли, – сконцентрированных в одном месте…

– Кошмар! У меня никогда так не тряслись руки во время перевязки. – Высокий голос одной из присутствующей надломился. – Реально было страшно…

Олег мысленно раскладывал по полкам и выстраивал в очередь «стекло», имеющееся на балансе их медицинского заведения. Препараты, содержащие морфин, лекарства на основе эфедрина, транквилизаторы, барбитураты… Нет, он не был наркоманом! Но одно дело – уйти от реальности, устав от навалившихся на плечи проблем. Совсем другое – укутаться в теплом саване эйфории и в этом коконе отойти в мир иной. Именно к этому сейчас призывало его внутреннее я.

– Тимофеев!

– Да… – Олег звякнул граненым стаканом с остывшим и черным, как ночь, чаем.

– Что скажешь ты?

– Ничего особенного. – Олег пожал плечами, концентрируя свое внимание на жирной мухе. – Налицо явная ординарность случая…

– Ординарность, – голос главврача окреп до металла, а его красное лицо, словно обветренное морскими ветрами, стало еще краснее, – заканчивается на звонке от переживающей схватки роженицы и выезде на этот вызов первого экипажа. – Медперсонал затих, как, впрочем, и жужжащая до этого муха. – Затем еще полтора десятков вызовов и масса звонков от той же беременной женщины. – Говорящий сбил сухость водой – все слышали звуки поглощения влаги. – Ни один из экипажей не добрался до неё! Потому что дом был переполнен насилием, пожаром, болезнями, суицидом и прочим несчастьем… И что мы в финале имеем? Более двух десятков пострадавших, из них дюжина – с летальным исходом. Ординарность? Обыденность, я бы сказал…

Кто-то фыркнул, реагируя на неуместный сарказм.

«Все-таки морфины были бы кстати», – пронеслось в голове Олега.

– … И в итоге, ты принимаешь роды, женщина умирает при этом, а экипаж, вывезший ребенка, попадает в ДТП, в котором выживает только младенец… – Высокая фигура главврача тянется к потолку, он поднимает к этому же потолку разведенные руки, принимая образ спасителя. – Ординарность?!

Закрытые в ужасе ладонями рты коллег. Невнятные оправдания Олега.

– Стечение обстоятельств…

– Что она сказала, умирая!? – громом гремит голос где-то под потолком.

– Бессвязный бред умирающей…– Олег сам себе казался меньше парящей в кабинете мухи.

*

Олег стоял возле темного силуэта здания храма. Его трясло. Но трясло не от холода ледяного дождя. Не от распада в его крови морфинов и алкоголя. Его бешено колотило от появления в его жизни необъяснимого, запредельного, разрушающего жизнь.

Его жена и дочь погибли в ДТП, в том самом, о котором говорил главврач. Здесь Олег уже не смог бы применить банально избитую фразу “стечение обстоятельств”. Что-то более громкое и фатальное. Но не хватало слов. Даже произнесенных самому себе.

От скорбных мыслей отрывает колокольный перезвон. Олег делает шаг, решительный и необратимый. Решение пришло само после трагических известий.

***

– Она само совершенство! – Рыжеволосая молодая женщина, восторгаясь, словно в молитве, сложила руки возле лица. – Сегодня один из счастливейших дней в моей жизни…

– Да, несомненно, то что она творит, а она действительно творит… – Седовласый старик во фраке и со свисающими волосами, как пакля, под восхищённые взгляды публики, нервно потея, поддерживает собеседницу за талию. – Я бы даже осмелился сказать, творит уже созданное, как бы парадоксально это ни звучало…

– Мм-м, браво, девочка, браво! – На последней ноте произведения восхищённая женщина закрывает лицо руками, не обращая внимания на слова стоящего рядом, и «задаёт тон» публике. – Браво!

Собравшиеся в зале лицея, вставая, аплодируют, криками выражая свой восторг.

– … Ребенок гениален, и наша школа, – старик, пытаясь перекричать толпу, уже почти прижался к уху женщины, – и весь коллектив готовы стать так называемой стартовой площадкой для юного дарования. Вам всего лишь нужно…